РАФЕН | RAFEN
art
брат-сержант второй роты ордена Кровавых Ангелов
человек, Адептус Астартес; мужской; ~200 лет
СПИСОК ФАКТОВ
За пределами гнева остаётся лишь отчаяние.
Я предпочитаю гнев.
"Опустошение Ваала"
Сын одного из племён Крови, Рафен происходит с Ваала Секундус. Вместе со своим младшим братом, Аркио, он был избран для выплаты десятины Кровавым Ангелам, после чего отправился на испытания ордена. Однако он не смог их пройти - Рафену, может, и хватало силы, ловкости и смелости, но его сгубила гордыня. Он проиграл, потому что посчитал себя лучше всех прочих.
Накрепко усвоив урок смирения, преподанный ему тяжёлыми кулаками, Рафен ушёл. Изгнанному прочь, ему предстояло вернуться и признаться отцу, что он не смог - в отличие от Аркио.
Однако в орден он всё же попал. Тогда впервые возникла в его жизни то ли мрачная предопределённость, то ли судьба: Громовой Ястреб, увозивший десятину, потерпел крушение, сопровождающий отобранных мальчиков космодесантник сильно пострадал. Рафен легко отыскал повреждённое судно в пустыне - он отлично знал местность, - и помог тем, кто остался жив, продержаться до прибытия настоящей помощи. Тогда он, не думавший о собственных амбициях, помогал не себе, но другим.
И в этот раз брат-вербовщик не позволил Рафену уйти. Позже, в ордене, сержант Корис стал для Рафена сначала наставником, затем - другом.
Родных братьев, возвышенных до Ангелов Императора, дела ордена развели по разным уголкам галактики, так что много лет Рафен и Аркио не встречались вовсе.
А когда им довелось увидеться вновь, ничего хорошего из этого не вышло.
Кровавые Ангелы, орден Первого Основания, кровь от крови Сангвиния - мечта Губительных Сил, ценнейший приз в Великой Игре. Не сумев заполучить самого примарха, кто предпочёл свою давно предвиденную смерть предательству, боги тысячелетиями жаждут хотя бы его сыновей. Инструменты их тонки и ядовиты, ведь Хаос развращает незаметно - понемногу, таясь за ширмой праведности, в надежде, в поиске знаний, в мечтах о новом, лучшем порядке.
Во всякой душе найдётся трещина, у всякого света - тень.
Но тенью Рафена оказался его младший брат.
Очередной инквизитор-отступник из Ордо Еретикус желал преподнести Тзинчу величественный дар - целый орден, отдавшийся хаосу. Для этого ему пришлось - не без демонической помощи - отыскать пропавшее тысячи лет назад копьё Телесто, принадлежавшее самому Сангвинию, и найти среди боевых братьев того, кто будет достаточно честолюбив для того, чтобы уверовать в своё избрание. Кто будет достаточно самонадеян для того, чтобы коснуться реликвии.
Демоническое семя чудовищных изменений, что инквизитор вложил в разум и тело Аркио, пряталось сначала за красотой золотых доспехов и белизной крыльев. Треть ордена признала то, что в теле юного Астартес возродился их примарх.
Но не Рафен.
"Он был моим братом, но больше я не узнаю его."
Рафен предпочёл отказаться от родной крови, но не от света Императора. Он смог передать отчёт на Ваал, чтобы рассказать об отступниках магистру Данте, а после - сбежать от Аркио и его сторонников, инсценировав собственную смерть, и добраться до Сабиена.
Тихий, безмолвный храмовый мир, где Аркио должен был встретиться с командованием ордена и явить себя, как истинное воплощение Обагрённого Божества, доказать правоту и заставить Данте признать то, что отступники считали истиной - что Сангвиний снова стоит среди своих сыновей.
На глазах эмиссара Данте, старшего библиария Мефистона, и Кровавых Ангелов, Рафен убил Аркио в судебном поединке, обнажив суть того, чем его брат был на самом деле.
"Великий Ангел, услышь меня. Прости его безумие - и прости моё."
Рафен поднял копьё Телесто из мёртвой руки брата, хотя было уже слишком поздно. Поздно стало ещё на Кибеле, когда он впервые увидел в улыбке инквизитора-еретика что-то, имени чему не знал. Когда в глазах Аркио появился свет, который обернулся пожаром, грозившим сжечь орден до основания.
Рафен его не уберёг. Рафен его не спас, хотя обещал, не спас он и братьев во крови.
Психический взрыв, вызванный демоном Малфаллаксом, полностью подчинившим себе инквизитора, обрушил на орден их вечное проклятие - Астартес утонули в Красной Жажде.
Брат вновь обратился против брата. Не враг уничтожил Кровавых Ангелов - они сами.
Рафен пал тогда, как пали все его братья, и пал ниже их всех. Рафен шагнул в битву на Сабиене, а вышел - на "Мстительном Духе". Чёрная Ярость, горечь и проклятие каждого, кто носит геносемя Сангвиния, унесла его так далеко - на одиннадцать тысяч лет назад, и он смотрел, смотрел и видел, как тени клубятся вокруг Хоруса.
Копьё Телесто пело в его пальцах.
"Почему ты предал нас, брат?"
Но Рафен вернулся. Пройдя сквозь Чёрную Ярость, он сохранил себя и вышел невредимым, чтобы вновь оказаться в настоящем. Золотой свет копья Телесто в его руках вернул сынам Сангвиния их разум.
Там, на Сабиене, Рафен умер и воскрес, хотя ему не дано узнать, что его спасло. Там, на Сабиене, Рафен хотел отдать Владыке Смерти реликвию, но Мефистон отказался её забирать.
Вместо того он отправил Рафена доставить копьё Телесто в реликварий, и Рафен подчинился - а в крепости Регио его ждала встреча, которой не желает ни один из сынов Сангвиния.
У верховного капеллана Астората, прибывшего судить Рафена, глаза были тёмные и жестокие, как само страдание, но голос - точно шёлк.
"Сними мою голову с плеч, но не говори, что ты спасаешь меня, палач."
Когда Рафен стоял на коленях перед Ангелом Милосердия, смерть поцеловала его в шею, оставив на память тонкий белый шрам от лезвия палаческого топора.
Однако Асторат не опустил его.
Асторат просто ушёл.
Утешитель Падших, Искупитель Потерянных, Асторат не нашёл Рафена, вернувшегося с того берега истории, ни падшим, ни потерянным, и Рафен до сих пор не может понять, почему. Среди детей Сангвиния было так мало тех, кто смог выбраться из Чёрной Ярости, и все они были много достойнее, чем он.
Его возвращение на Ваал не прошло спокойно.
Кровавые Ангелы оказались на грани уничтожения, истребив сами себя, десятина родного Ваала и его лун была не способна покрыть их потери. Данте решился собрать конклав Крови и Кости, созвав магистров всех орденов-наследников.
Теперь в их власти было решить судьбу прародителя, либо пожертвовав ради него своими новобранцами, либо отказав Данте и позволив ордену тихо истлеть, чтобы Ваал занял новый владыка.
Отчаяние толкает к безумию столь же часто, сколь и к героизму, и верховный апотекарий, который тоже пытался найти способ спасения, потерялся в собственных амбициях. Желая заново открыть технологию репликации, которой пользовался Коракс во время Ереси, он вступил в союз с загадочным магосом биологис, который оказался лишь личиной для Фабия Байла, одержимого идеей сотворить более совершенную версию воина, чем удалось Императору.
Обманом вынудив Цеса украсть фиал крови из Красного Грааля, чистую, неразбавленную кровь примарха, тысячелетиями сохраняемую сангвинарными жрецами, Байл исчез. На Ваале он оставил "детей крови", чудовищную пародию на настоящих Астартес, ещё более изломанную и звероподобную, чем несчастные рапторы Коракса.
Мутанты обошлись Кровавым Ангелам дорого и, если бы не организованная конклавом Крови и Кости оборона, Ваал потерял бы ещё больше.
Орден не мог позволить Байлу остаться безнаказанным.
Рафена, едва оправившегося от сражения в усыпальнице примарха, отправили в погоню со смертельной клятвой - любой ценой вернуть украденное ренегатом, и сложно сказать, чьей воли в подобном выборе было больше - Данте или Мефистона.
Сопровождаемый не только собственным отделением, но и примкнувшими Расчленителями, Рафен всё же нашёл лабораторию Байла, наполовину поглощённый тиранидами мир у окраины Вурдалачьих Звёзд, прибежища ужасов галактики. Он смог отбить кровь примарха, но чтобы вынести её, не потеряв вновь, теперь уже - безвозвратно, Рафен смог найти единственный способ.
Рафен вколол кровь себе.
Пламя сожгло его изнутри. Ведомый лишь долгом своей клятвы, Рафен смог добраться до Аркс Ангеликум - для того, чтобы сгореть.
Никто не верил, что Рафен вообще может выжить - даже после того, как благословенную кровь примарха вымыли из его тела, сила, которой было слишком много и для Ангелов, продолжала плавить его плоть и душу. От суждений - по крайней мере, вслух - тогда воздержался лишь Мефистон.
Сам Лемартес, обречённый на вечные муки капеллан Роты Смерти, просил Корбулона проявить к Рафену милосердие, облачив его в черноту и литании покоя. Лемартес просил отдать Рафена ему, в тихие кельи прибежища заблудших. Чтобы он больше не страдал.
Но Корбулон не согласился.
Вело ли его сострадание или чувство вины, он, должно быть, не смог бы ответить и сам. Он погрузил Рафена в саркофаг, тот, в котором однажды Рафен уже лежал, чтобы пройти ритуал инсангвинации, столь же древний, как сами Кровавые Ангелы.
"Мы - сыны Сангвиния. Красная линия крови..."
Рафен вышел в алую пустыню, полную песка и солнца.
Она лежала между временем и пространством, и в той пустыне Рафен встретил Мероса, Ангела Императора, кто лежал в этом же саркофаге за одиннадцать тысяч лет до него. Его генетическая линия продолжалась сквозь века, передаваемая через прогеноиды.
Ангела, кто спас его от кошмаров. Ангела, которого от кошмаров спас он.
Золотая маска, намертво вплавленная в лицо, сияла, как солнце, пока Сангвинор наблюдал за ними. Он не позволил Рафену сказать о Хорусе, о предательстве, о смерти, о распятом Великом Ангеле - всё уже исполнено и всё ещё будет.
Но Сангвинор позволил им попрощаться - а затем время вновь стало обычным.
"Мы свободны, брат."
Выпавшего из саркофага Рафена, не то с изумлением, не то с отчаянием понявшего, что он всё ещё жив, встретил сияющий взгляд Мефистона.
Владыка Смерти вновь знал больше, чем говорил. Владыка Смерти молча увёл Рафена из Великого зала.
Мефистон заметно благоволит Рафену до сих пор, хотя причины этого далеки от понимания равно разумом и сердцем. Исключительно его милостью Рафен не только не отправился каяться вместе с остальными участниками кровавого позора имени Ложного Сангвиния, но и получил сержантское звание, а также право самому выбрать, кого он возьмёт в своё отделение. За десятки лет службы Рафен привык, что воля Мефистона может отправить его куда угодно много чаще, чем воля Данте.
Почему Мефистону каждый раз угодно ходатайствовать перед магистром, неведомо никому, кроме старшего библиария, а он не считает нужным объясняться в своих мотивах. Владыка Смерти даровал Рафену возможность присутствовать на конклавах Крови и Кости, Владыка Смерти позволил Рафену сопровождать его к гробнице Сангвиния и в Алхимические Сферы, Владыка Смерти передал свой меч, Витарус, Рафену для убийства дитя - демона - крови, Владыка Смерти отправил одного из своих сильнейших эпистоляриев, Цериса, служить в отделение Рафена.
Смелость не равна безрассудству, так что Рафен разумно оставляет все вопросы при себе, хотя он часто думает о том, что Владыка Смерти сказал ему много лет назад.
"Быть может, ты благословлён. Или проклят."
Что, если это правда?
Ведь Рафен видел Сангвинора в дни Опустошения Ваала, крылатый силуэт из чистого солнечного золота, что парил над полем их последней битвы, и вновь смерть отказалась от него. Он выжил.
Они с Туркио оказались в числе тех едва ли трёхсот Кровавых Ангелов, кто уцелел. Больше не осталось никого, кроме них двоих, кто помнил бы Аркио, и все отступники наконец упокоились под сенью крыльев Великого Ангела, искупив свою вину. Горьковатый вкус пепла на языке, снова и снова. Рафен всё ещё помнит отзвук литаний смерти, которые последние сыны Ваала пели, веря, что никто из них не выживет.
"Моя служба исполнена. Я благодарен."
Сангвинор вывел Рафена и из стигийской тьмы, лежавшей за переходом Рубикона Примарис. Когда Рафен очнулся, собранный заново из костей, дюралевых нитей, новой плоти и старой боли, его вновь встретил Владыка Смерти, который ни о чём не спрашивал.
Ему достаточно было посмотреть, и, как и всегда, Мефистон не счёл нужным рассказать, что он увидел.
Когда же Рафен сам смотрит на свои руки, он всегда видит на них свежую кровь и расплавленное золото. Ни одной воде в ритуале очищения не смыть всей памяти.
Руки Рафена всё ещё ощущают вес копья Телесто.
"Кровь возвращается к крови."
Жизнь Рафена - череда битв, испытаний и скорби, и не сказать, чтобы он был лишён сомнений в том, достаточно ли он силён, чтобы их выдержать. Он не был достоин ни держать копьё, ни смотреть глазами примарха на Хоруса, ни встречать Сангвинора - и всё же всё это было.
Честь и долг - превыше всего, и Рафен никогда не уклонялся ни от первого, ни от второго. Кровью написаны его клятвы, также, как у всех его братьев.
За Императора. За Сангвиния. За человечество.
Персонаж из цикла имени себя за авторством Дж. Сваллоу, основные источники: тыц, тыц.
В недвижности Северьяна было что-то мертвенное. Казалось, он мог сидеть так день, или месяц, или вечность - бледная статуя, испещрённая случайными ударами соскользнувшего резца, что оставил глубокие следы.
Он ждал, безмолвный и терпеливый, просто давая Анне выплакаться, и лишь когда она разжала пальцы, стремительным движением подставил ладонь. Чётки соскользнули в неё гибким змеиным телом, точно возвращались к хозяину по собственной воле, исполнив то, что от них просили. Круглые бусины оставались такими же холодными, никогда не впитывая тепло - только боль.
Несколько камней затянуло густой сероватой мутью.
Намотав чётки на запястье, Северьян убрал их, снова прикрыв рукавом.Задержал на мгновение руку, легко коснулся пальцами женского колена. Жест вышел спокойным, почти ободряющим - как кот трогает мягкой лапкой без когтей.
Было тихо.
Северьян тщательно обдумывал вопрос. При кажущейся своей простоте он скрывал под собой ту тёмную бездну, в которую и палач-то всматриваться без необходимости избегал.
В той бездне жили мрак, грехи и всечеловеческая скорбь.
Заправляли ей мертвецы.Конечно, можно было бы сказать Анне, что у него, сына палача, никогда не было выбора, и это даже было правдой - но лишь отчасти.
Остальная часть заключалась в том, что Северьян знал - кому-то всегда приходится исполнять закон, последней милостью опущенного клинка прося за грешников, и если выпало ему, то пусть так и будет.
Каждому даётся лишь то, что он способен вынести.- С осознанием, что так должно, - ответил он наконец. - Я - палач, Анна, и я был им всегда. За моей спиной стоят те, кто ищет справедливости, и все они мертвы, я взыскую от Бога и их имени, потому что сами они сделать этого уже не могут. Я не совершаю ни добра, ни зла - я оплачиваю то зло, что было сотворено, сотворено ими всеми по доброй воле, по собственному их выбору. Отец научил меня, что справедливость немилосердна.
"Покажи ей," - шептала смерть голосами умерших и позабытых, и призрачные пальцы холодили плечи, и руки, и спину, и зарывались в волосах.
- Нет, - неожиданно мягко возразил палач, - не ты. Если бы ты уговорила её избавиться от ребёнка, или если бы помогла ей, или если бы навела порчу, или если бы сделала многое иное - да. Но всё это было её решением, её выбором, её виной. Не твоей.
Он удержался от того, чтобы добавить, что убьёт-то Биргит он сам, и все грехи её тоже останутся с ним. Вряд ли это было именно то утешение, которое Анне требовалось услышать; едва ли она говорила именно о том, чтобы задушить тётку собственными руками.
Анна, сколько мог понять палач, думала о том, что, не скажи она, Биргит бы осталась здесь. Осталась бы столь же грешной, но живой, и ничего бы не случилось, и она бы жила и дальше.
Но это было не так.
Вернее, может быть - на какое-то время.
Но Северьян хорошо знал, что оно никогда не длится вечно. Зло всегда неизбежно просит платы, и неважно, чьими руками справедливость её добывает."Покажи…"
Он тряхнул головой, прогоняя надоедливый шелест, но мёртвые всё не унимались. Они вились вокруг тёмной дымкой, ускользающим запахом пыли, копошились в углах.- Она не убила тебя не от отсутствия желания, - возразил Северьян, - она не убила тебя лишь потому, что не сумела. А не сумела потому, что в её словах не было истины. Вот и вся разница. Мы возвращаем сотворённое зло, и кто не делал зла, тому ничего не сделается самому. Человеку дана свободная воля, и, выбирая то, что он делает, он выбирает и то, что будет после.
"Покажи…"
Палач уступил.
Смерть, тысячеликая и прекрасная в своей неизбежности, вынырнула из чёрного омута его зрачков, расцвела густой тревожной зеленью. Смерть посмотрела на Анну в упор, как смотрит ночной кошмар, угнездившийся на груди.
Смерть была полна печали.
На миг за спиной Северьяна поднялась исполинская тень, чернее чёрного, холодная и бескрайняя, очертила голову его подобием венца, плечи - плащом, и были снова и снова касания сотен рук. Они хотели утянуть его с собой, в пепел и темноту, но не могли, и потому - лишь обнимали.
Улыбка палача была совершенно чужой, понимающей и почти нежной.Потом всё исчезло - Северьян снова опустил голову, чуть отвернулся, словно стремясь сокрыть увечную сторону лица. Лившийся в окно свет катился по правой его щеке.
"Довольно."
Мертвецы утихомирились и улеглись, тень снова стала почти обычной, прибилась к полу.
Отредактировано Rafen (18.05.2025 20:01:29)